С.-Петербург, 11 января 1826
Любезнейший князь! Пишу к вам, с г. Погодиным, и тем искреннее могу сказать, сколько мы обрадовались, что бурная туча не коснулась до вас ни краем, ни малейшим движением воздушным. Только ради Бога и дружбы не вступайтесь в разговорах за несчастных преступников, хотя и не равно виновных, но виновных по всемирному и вечному правосудию. Главные из них, как слышно, сами не дерзают оправдываться. Письма Никиты Муравьева к жене и матери трогательны: он во всем винит свою слепую гордость, обрекая себя на казнь законную в муках совести. Не хочу упоминать о смертоубийцах, грабителях, злодеях гнусных; но и все другие не преступники ли, безумные или безрассудные, как злые дети? Можно ли быть тут разным мнениям, о которых вы говорите в последнем вашем письме с какой то значительностью особенной? Если мы с женой ошиблись в смысле и в применении, то все сказанное мною само собою уничтожается; останется только чувство нежнейшей к вам дружбы, принадлежность нашей сердечной жизни!
Александра нет: связь и прелесть для меня исчезли; вижу без очков, сужу без закупа и смиряюсь духом более, нежели когда нибудь. Еще повторяю от глубины души: не радуйте изветников ни самою безвиннейшею нескромностью! У вас жена и дети, ближние, друзья, ум, талант, состояние, хорошее имя: есть что беречь. Ответа не требую. Уведомьте только о здоровье детей милых и своем. Целую руку у любезнейшей княгини, всех вас обнимая нежно. Ваш
Н. Карамзин.