Сцены из "Саконталы", индийской драмы.
Пер. Н. М. Карамзина с немецкого перевода Г. Форстера, выполненного с английского, сделанного В. Джонсом с языка санскритского.
Действующие:
Душманта, царь.
Гаутами, мать-отшельница.
Канна, отец-отшельник.
Сарнгарава -- его ученик.
Сарадвата -- то же.
Дурвазас, гневный мудрец.
Саконтала, приёмная дочь Канны.
Её подруги:
Аназуя.
Приямвада.
Колесничий.
Действие первое
Появляется царь Душманта на колеснице; в руке у него лук и стрелы; он преследует антилопу; рядом с ним -- колесничий.
Колесничий ( смотрит на царя и антилопу). Государь, когда вы мчитесь за стремительной антилопой, то мнится мне: это Шива мчится, метая кругом свои смертоносные стрелы!
Душманта. Далеко это животное завело нас с тобой, колесничий! Посмотри на него! Антилопа пленительно выгнула шею, бежит, озираясь в тревоге. Выбрасывает то передние свои ноги, но задние в прыжке, а за нею неотступно следую я в своей колеснице! И скоро стрела моя достигнет желанной цели. Напуганная моим приближением, забыла она свой корм и пустилась в такой быстрый бег, спасая себя, что поневоле кажется, будто сама земля отталкивает её и подбрасывает, как мяч, в небо! ( В удивлении). Но почему я не вижу ее, хотя неотступно за ней гоняюсь?
Колесничий. Дорога была неровная, и я, подтянув поводья, замедлил бег колесницы. Вот почему антилопе удалось так далеко убежать от нас. А теперь, государь, мы на ровной дороге, и настичь ее будет нетрудно.
Душманта. Отпусти поводья.
Колесничий. Слушаю, государь. ( Изображает быстрое движение). Смотрите, государь, смотрите: я поводья опустил, и, радуясь погоне, наши кони помчались с такой быстротою, что, кажется, ещё немного, и они оторвутся от земли. Ведь они несутся со скоростью лани!
Душманта (радостно). Воистину, кони скачут быстрее гнедых лошадей Солнца и зеленоцветных скакунов Индры, -- и вот доказательства: все окрестные предметы, очертания, линии - всё слилось в нечто единое, что мне уже становится трудно это различить. И потому пропала граница меж близким и далёким. Но погляди, колесничий, сейчас моя стрела ее настигнет! ( Кладет стрелу на тетиву).
Голос за сценой. Государь! Государь! Эту антилопу убивать нельзя!
Колесничий (вслушиваясь и вглядываясь). Между тобой, государь, и твоей добычей встали отшельники, смиренные жители лесов.
Душманта (поспешно). Придержи коней.
Колесничий. Слушаю, государь. (Останавливает колесницу). Появляется отшельник в сопровождении двух учеников.
Отшельник (поднимая руку). Государь, эта лань принадлежит святой обители, и нельзя ее убивать, нельзя! Зачем ты собираешься поразить её стрелой? Ведь этим ты напрасно отнимаешь жизнь у животного. Сколь силен лук твой, и сколь слаба нежная кожа юной антилопы! К чему же вселять смертный ужас в столь слабое создание и нарушать сим тишину нашего уединённого приюта? Пусть стрела твоя не покинет колчана. Зачем творить здесь произвол, если твои стрелы нужнее там, где сражаются за правое дело.
Душманта (пряча стрелу в колчан). Я сделал, как ты сказал.
Отшельник ( радостно). Это достойно тебя, царь из рода Пуру! Светоч рода Пуру, царь и меткий лучник, поверь, предки благословляют твое деяние. Да обретешь ты сына, чтоб он правил над миром, что бы прославился он делами, достойными своего милостивого родителя!
Ученики отшельника. Да обретешь ты сына, повелителя мира!
Душманта (низко склоняясь). Я благодарю вас за благопожелание.
Отшельник. Царь, мы вышли собирать хворост. А там, на берегу реки Малини, виднеется пустынь святого отца Канны. Если у тебя нет другого, более важного, дела, то посети пустынь. Тебя примут с почетом, достойным такого высокого гостя. А, кроме того, увидев покой и умиротворение, царящее здесь, ты и сам проникнешься, быть может, душевным миром, так необходимым правителю.
Душманта. А святой отец пребывает сейчас в пустыни?
Отшельник. Нет, он поручил своей дочери Саконтале принимать гостей, а сам совершает паломничество в Соматиртху, надеясь с помощью молитв сделать счастливой долю девушки.
Душманта. Хорошо, я с нею повидаюсь, и пусть она, изведав мою преданность богам, расскажет об этом своему отцу, великому подвижнику.
Отшельник. А мы пойдем своей дорогой. ( Уходит с учениками).
Душманта. Быстрее, быстрее, колесничий. Очистим наши души созерцанием святой обители.
Колесничий. Как прикажет государь. ( Изображает езду на колеснице).
Душманта. Если бы даже нам ничего не сказали, можно было бы догадаться, что мы приближаемся к священной роще.
Колесничий. Почему?
Душманта. Да разве ты сам не замечаешь? Здесь птицы кормятся рисовыми зёрнами, оставленными чьими-то заботливыми руками, а прекрасные лани так привыкли к соседству с человеком, что не спешат убегать, заслышав наши голоса и шум от колесницы. И еще: здесь совершались богослужения; в воздухе ещё пахнет топленым маслом, и клубится дым над кронами тех деревьев, чьи кроны питает влага ручьёв, сбегающих сюда с окрестных вершин. Слышен шелест листьев, и беспрепятственно бродят оленьи стада, позабыв страх перед человеком.
Колесничий. Все так и есть.
Душманта (проехав немного вперед). Друг, нельзя осквернять эту почтенную обитель: останови колесницу, я сойду.
Колесничий. Я крепко держу поводья, государь.
Душманта (сходит и оглядывает себя). В святую обитель полагается вступать в скромной одежде и без оружия. Возьми украшения и лук. (Отдает всё колесничему). Пока я буду у отшельников, искупай лошадей.
Колесничий. Как царю угодно. ( Уходит).
Душманта (идет и смотрит вокруг). Вот врата обители. Я войду. (Войдя, чувствует подергивание в руке). Рука моя дрожит, примета хорошая, но к чему она здесь? Почему же я испытываю дрожь, если обитель сия наполнена миром и успокоением? Мнится мне, что я стою перед важным для себя решением, которое может существенно изменить мою жизнь.
Голоса за сценой. Входите, входите, подруги!
Душманта (прислушиваясь). Справа от купы деревьев как будто слышатся голоса. Пойду вперед. (Идет и смотрит кругом). Да это девушки-отшельницы, и у каждой -- кувшин, и как раз такого размера, чтобы ей легко было его нести. Они идут утолять жажду молодых деревьев. (Пристально разглядывая). Какое чарующее зрелище! Только здесь, в святой обители, под прохладной сенью леса, девицы обладают таким целомудрием, такой неиспорченностью. А в городах, в дворцовых покоях подобной красоты нет и в помине: лесные цветы в сто раз краше садовых! Укроюсь в тени и подожду девушек. (Стоит и смотрит). Появляется Саконтала с двумя подругами; они поливают деревья.
Саконтала. Сюда, сюда, подруги!
Аназуя. Мне кажется, милая Саконтала, что твоему отцу, святому Канне, деревья дороже, чем ты, -- иначе он не приказал бы тебе, которая нежнее лианы, наполнять водой все канавки около деревьев.
Саконтала. Не только из повиновения воле нашего родителя я это делаю. Я люблю деревья, они для меня -- родные сестры. ( Поливает деревья).
Душманта. Так это и есть дочь святого подвижника! Поистине, почтенный Канна поступает плохо, возлагая на нее такую тяжкую работу в обители. Кто принуждает саму молодость к отшельничеству, тот, мне кажется, собирается рубить листами лотоса крепчайший древесный побег! Укроюсь под сенью дерева и полюбуюсь на нее, невинную. ( Прячется).
Саконтала. Милая Аназуя, наша Приямвада так затянула на мне грубую одежду, что она жмет. Прошу, расшнуруй ее.
Аназуйа. Как хочешь. (Распускает одежду).
Приямвада (смеясь). Почему ты упрекаешь меня, -- вини свою цветущую молодость, которая так развила твои груди!
Душманта ( про себя). Правда, правда, Приямвада! Но прелести её видны и тогда, когда из коры сплетённая одежда лежит на плечах её и скрывает часть белой груди, подобно как желтые листья блестящий цветок покрывают. Водяная лилия прекрасна и тогда, когда тёмный мох лежит на листочках её, и месяц в росоточивых лучах своих сияет ещё светлее от того, что на нём есть чёрные пятна. Прелести черноглазой Саконталы сияют на коре и украшают её: вместо того, что бы прохладить жар мой, она умножает его. Многие грубые стебли подпирают водяную лилию; но много и прекрасных цветов, на них висящих.
Саконтала (смотря вперед). Ветерок колеблет пальцы-побеги деревца кесары ( прекрасного цветущего дерева), и они как бы манят меня. Подойду и посмотрю. (Приближается к дереву).
Приямвада. Не двигайся, Саконтала, постой одно мгновение там, где ты стоишь.
Саконтала. Почему?
Приямвада. Когда ты приблизилась к дереву, мне почудилось, будто лиана обвила ствол кесары.
Саконтала. Как ты умеешь льстить, Приямвада. Не поэтому ли и назвали тебя "Приятноречивой"?
Душманта ( про себя). Приямвада говорит правду. Не пылают ли уста её подобно нежным цветочным лепесточкам? Руки её подобны гибким стеблям; она красуется во всём блеске своей юности.
Аназуя. Смотри, Саконтала, как оная свежая маллика, которою назвала ты " Веселием рощи", избрала себе в женихи амарантовое дерево.
Саконтала. Я забыла бы себя, если бы забыла ее. ( Подходит и рассматривает с радостью). В какую чудесную пору соединилась эта чета: ярко расцветшая лиана, " Лесная Лучезарность", и ствол манго, чьи побеги сулят наслаждение. (Стоит и любуется).
Приямвада. Аназуя, ты знаешь, почему Саконтала так пристально смотрит на Лесную Лучезарность?
Аназуя. Нет, я даже не догадываюсь, скажи мне.
Приямвада. Она думает:
" Нашла себе супруга
Прекрасная маллика,
Наяду и я супруга,
Найду себе по сердцу".
Вот, что она теперь думает.
Саконтала. Свое желание ты присвоила мне. (Зачерпывает кувшином воду).
Аназуя. Есть ещё одно растение, которое вместе с тобою выросло под смотрением отца нашего Канны.
Саконтала. Я, верно, себя забуду. Чудно! ( Подходя к растению). О Приямвада! Я могу сказать тебе радостно известие.
Приямвада. Какое, любезная подруга?
Саконтала. Сей мадгавинный куст ( растение с длинным стеблем, приносящее красные цветы) совсем не в своё время покрыт прекрасными цветами от корня до верху.
Все подруги ( несясь к кусту). В самом деле, милая Саконтала?
Саконтала. Смотрите сами.
Приямвада ( поспешно). По сему знаку, Саконтала , я предвещаю тебе достойного супруга, который скоро будет обладателем руки твоей.
Все смотрят на Саконталу.
Саконтала ( с сердцем). У тебя странные мысли!
Приямвада. Нет, милая подруга, я не шучу; мне сказал нечто отец наш Канна. Ты терпеливо возрастила сии растения; а по сему я предсказываю скорое твоё замужество.
Аназуя. Для того-то Саконтала и поливала их с такою охотою.
Саконтала. Сие растение есть сестра моя: как же мне не поливать его? ( Поливает).
Душманта ( про себя). О, если бы я узнал, что у дочери святого отшельника мать принадлежит к другой касте! Я надеюсь на это... Или мучит меня неосновательный страх? Пламенное сердце мое чувствует к ней сильную склонность. Уже ли ей не возможно быть невестою воина?.. Сомнения могут несколько времени беспокоить доброго, но скоро исчезают оные, когда склонность его постоянна. Я люблю её -- она верно не дочь Браминская, на которой по законам мне нельзя жениться. Однако мне нужно разузнать всю правду о ней.
Саконтала (волнуясь). Ой! Ой! Вокруг моего лица вьётся пчела! Брызги воды, когда мы поливали дерево, потревожили её, и она покинула своё убежище. Сейчас она ужалит меня! (Изображает испуг).
Душманта ( страстно). Как часто видел я наших придворных девиц, умышленно вертящихся пред летающим насекомым, единственно для того, чтобы показать свои прелести! Сия сельская красота открывает чело своё и во все стороны обращает свои глаза из одного страха, без всякого искусства и украшения. Счастливая пчела! Ты прикасаешься к реснице сего приятно блистающего глаза и, приближаясь к сему уху, жужжишь так тихо, как будто бы шепчешь тайну любви! Когда она прелестною рукою хочет отогнать тебя, ты ешь мёд на сих устах, в которых заключаются все сокровища наслаждения! ( С некоторой ревностью). И в самую ту минуту, как ты вкушаешь высочайшее блаженство, я стою и размышляю, от какого рода она происходит!
Саконтала. Наглец не прекращает своих домогательств. Уйду отсюда! Как, и он за мной? Подруги, спасите меня от этого скверного, бесстыжего насекомого!
Обе подруги. Кто мы такие, чтобы спасать тебя? Позови на помощь царя Душманту: долг венценосцев -- охранять священные рощи.
Душманта. Хороший повод объявиться. Однако они... (не договаривает, про себя)... признают во мне царя. Ладно, скажу им так...
Саконтала. Он и здесь меня преследует!
Душманта (поспешно выступая вперед). Кто преследует девушку? Где потомки Пуру обладают миром и чрез верное исполнение мудрых законов усмиряют самых дерзостных, там осмеливаются ещё оскорблять любезных дочерей благочестивых пустынников?
Девушки при виде царя выказывают некоторое смущение.
Аназуя. Ничего особенно ужасного не произошло, благородный господин. Просто нашу подругу испугала назойливая пчела.
Душманта. Я надеюсь, благородные госпожи, что ваше благочестие возрастает в святом уединении. Саконтала молчит, потупившись в смущении.
Аназуя. Да, возрастает, поскольку к нам прибыл такой высокий гость. Саконтала, сходи, принеси из хижины плодов. А этой водой можно омыть гостю ноги.
Душманта. Благородные госпожи, вы уже исполнили долг гостеприимства своими учтивыми речами.
Приямвада. Отдохните, благородный господин, на скамье в прохладной тени семилистника.
Душманта. Вы тоже, думаю, устали от трудов.
Аназуя. Милая Саконтала, мы обязаны угождать гостям, так расположимся вокруг нашего гостя. Все садятся.
Саконтала ( про себя). Почему, когда я его увидела, во мне вспыхнуло чувство, чуждое духу нашей святой обители?
Душманта (смотря на девушек). Как приятно видеть вашу дружбу, это обворожительное равенство молодости и красоты.
Приямвада (в сторону, к Аназуе). Кто он? Внешность его привлекательна и значительна. Даже в словах учтивости чувствуется его величие и благородство.
Аназуя. Меня тоже разбирает любопытство. Я спрошу его. (Громко). Господин, вы так учтивы, что я осмеливаюсь у вас спросить: какой царский род вами украшен? И народ какой страны печалится из-за разлуки с вами? И по какой причине вы, столь изящно воспитанный, столь молодой, предприняли утомительное путешествие к нашей святой обители?
Саконтала. Сердце, не трепещи: это твои сокровенные мысли произносит вслух Аназуя!
Душманта ( про себя). Сказать, кто я? Или сохранить свою тайну? Ладно, отвечу так. (Громко). Государь из рода Пуру назначил меня надзирать за исполнением Закона и Долга. Я прибыл в эту лесную обитель, чтобы убедиться в том, что святым отшельникам при исполнении Закона и Долга не чинятся никакие препятствия.
Аназуя. Теперь, значит, в обители есть, кому позаботиться о девушках!
Саконтала выказывает смущение.
Обе подруги ( глядя на царя и Саконталу). Милая Саконтала, если бы сейчас был здесь твой отец!
Саконтала. Что же было бы?
Обе подруги. Чтобы доставить радость благородному гостю, он пожертвовал бы для него самым дорогим своим сокровищем.
Саконтала. Пойдите вы! Что вы там болтаете! Слушать вас не хочу!
Душманта. Я тоже хотел бы спросить вас, благородные госпожи, кое о чем, что касается вашей подруги.
Обе подруги. Спрашивайте, господин, ваш вопрос -- милость для нас.
Душманта. Известно, что святой Канва всеми помыслами предай Закону и Долгу, он пребывает в постоянном целомудрии, как же вы говорите, что ваша подруга -- его дочь?
Аназуя. Послушайте, благородный господин. Есть человек, чье родовое имя -- Каушики. Он -- царственный мудрец, и могущество его огромно.
Душманта. Я слыхал о нем.
Аназуя. Знайте же, что наша милая подруга произошла от него, но когда она была покинута, святой отец Канна и впрямь стал для нее отцом, он ее вырастил и воспитал.
Душманта. Слово "покинута" возбудило мое любопытство. Я хотел бы услышать обо всем с самого начала.
Аназуя. Извольте, мой господин. Говорят, что много лет назад, когда царственный мудрец исполнял суровый обет подвижничества на берегу реки Гаутами, боги, увидев мощь его благочестия и возревновав, послали к нему небесную деву Мёнаку, чтобы эта апсара ( небесная дева, нимфа) соблазнила его и помешала его благочестивому подвигу.
Душманта. Да, боги ревнуют, когда видят, как человек достигает совершенства с помощью молитв и подвижнической жизни.
Аназуя. В канун наступления весны суровый отшельник, увидев ее пьянящую красоту... (Не договорив, стыдливо замолкает).
Душманта. Легко понять, что произошло потом. Значит, ваша подруга -- дочь апсары?
Аназуя. Да.
Душманта. Иначе и быть не могло! Желание сердца моего исполнилось. Могла ли несравненная красота её быть жребием смертного рождения? Оный лучезарный свет не из подземной пещеры сияет. Саконтала опускает в смущении голову.
Душманта ( про себя). Мне кажется, что мои надежды могут осуществиться: она не из касты жрецов. Но о каком соединении с любимым говорили в шутку ее подруги? В сердце моем тревога...
Приямвада (смотря с улыбкой на Шакунталу и обращаясь к царю). Кажется, высокому гостю хочется спросить еще кое о чём? Саконтала грозит ей пальцем.
Душманта. Вы угадали, благородная госпожа. Мне очень хочется узнать побольше о жизни в святой обители, и у меня есть ещё один вопрос.
Приямвада. Спрашивайте, не колеблясь. Мы, отшельники и отшельницы, -- именно те люди, которые должны отвечать на все вопросы.
Душманта. Я хочу знать, не обязан ли Канна, по сгПрогммЪ правилам пустынников отвадить дочь свою от замужества и удерживать естественные побуждения юной любви?
Уже ли должна Саконтала -- о жестокая судьба! -- провести жизнь свою между любимых антилоп своих, которых черные блестящие глаза помрачаются сиянием очей её?
Приямвада. Она, как и все мы, подчинена суровому обету, но отец решил ее выдать замуж за человека достойного.
Душманта ( про себя). Мою мечту легко осуществить! Все сомнения исчезают! Чего мы прежде как пламени боялись, к тому теперь можем смело приблизиться: пламя превратилось в блестящий, неоцененный камень.
Саконтала (с притворным гневом). Я ухожу, Аназуя!
Аназуя. Но почему?
Саконтала. Пойду, скажу благочестивой матери Гаутами, что Приямвада мелет вздор.
Аназуя. Подруга, пока мы не исполнили долг гостеприимства, нельзя тебе покидать почтенного гостя и уходить когда вздумается.
Саконтала, не отвечая, направляется к выходу.
Душманта (хочет её удержать, но останавливается, про себя). Как удивительно, что мысль влюбленного всегда есть действие, движение: дух его в волнении. Страсть побуждает меня идти за прекрасною, но должность запрещает!
Приямвада (удерживая Шакунталу). Тебе нельзя уходить, подруга.
Саконтала. Почему -- нельзя?
Приямвада. Ты должна полить ещё два дерева: ты мне это задолжала. Заплатишь долг -- можешь идти. ( Силой заставляет её вернуться).
Душманта. Саконтала, кажется, устала, поливая любимые свои растения. Цветы составляют красу стеблей; а руки ее, от слабости вниз опущенные, украшаются нежными пальцами; грудь ее трепещет от тяжёлого дыхания, и распущенные волосы её, с которых теперь спала лента, занимают одну из прекрасных рук. Позвольте мне сим кольцом выкупить слово ее. (Снимает с пальца перстень и дает его двум подругам).
Они читают вырезанное на печатке имя и смотрят друг на друга.
Не принимайте меня за другого: я получил этот перстень в подарок от престарелого царя, отца нынешнего государя. Это -- знак, что я здесь представляю повелителя страны.
Приямвада. Ну, хорошо, Саконтала, тебя освободил этот добрый ласковый господин -- или, вернее, сам царь. Куда ты теперь пойдёшь?
Саконтала ( к самой себе). Если бы могла, никогда бы от него не ушла.
Приямвада. Ну, что же ты не уходишь?
Саконтала. Я не ваша слуга больше. Когда захочу, тогда и уйду.
Душманта (смотря на Сакунталу. К самому себе). Она чувствует ко мне то же, что я чувствую к ней? По крайней мере, на это можно надеяться. Она не говорит со мною, слушает прилежно, что я говорю! Не может владеть собою, и глаза её беспрестанно на меня устремляются.
Голос ( за сценой). Отшельники! Пустынники! В вашей защите нуждаются живые существа в священной роще! Говорят, что неподалеку охотится царь Душманта на своей колеснице! Пыль, подымаемая копытами его коней (когда они ступают на красные камешки, цветом подобные багряной заре), падает как пагубная ржа на освящённые ветви, на коих висят ваши мантии, из коры сплетённые и мокрые от речной воды, в которой вы их мыли.
Душманта ( про себя). Люди мои, верно, ищут меня, и беспокоят теперь тихую обитель.
Голос. Берегитесь, пустынники, оного слона, который на бегу своём всё попирает. Теперь обхватывает он хоботом своим высокое дерево, на пути стоящее; теперь запутывается он в гибких стеблях вратати. Нарушаются священные обряды наши! Стада, доселе покойные, разбегаются! Дикий слон, устрашённый необыкновенным явлением колесницы, опустошает лес. Девушки прислушиваются; они кажутся встревоженными.
Душманта ( про себя). Увы, мои воины в поисках меня нарушили покой священной рощи. Я должен вернуться назад.
Обе подруги. Высокий гость, мы напуганы известием о слоне, ворвавшемся в лес. Позвольте нам удалиться в нашу хижину.
Душманта (с волнением). Ступайте, благородные госпожи. А я позабочусь о том, чтобы никто не тревожил святую обитель. Все встают.
Обе подруги. Поскольку для нас оказалось невозможным исполнить долг гостеприимства, мы со стыдом просим вас, почтенный гость, еще раз пожаловать к нам.
Душманта. Благородные госпожи, уже одно то, что я увидел вас, для меня честь и радость.
Саконтала. Аназуя, я уколола ногу об острый лист травы, а моя берестяная одежда зацепилась за ветвь дерева. Подожди, пока я высвобожу ее. ( Говоря так, смотрит на царя и, притворно хромая, уходит с подругами).
Душманта. Не очень-то мне хочется ехать в столицу. Я вернусь к своим спутникам, и мы устроим привал неподалеку от священной рощи. Я не в силах перестать думать о Саконтале. Что же со мной происходит? Хотя тело моё движется вперёд, но беспокойное, моё сердце летит к ней обратно, подобно лёгким листочкам камыша, которые, будучи несомы на трости против ветра, всегда назад обращаются. ( Уходит).
Конец первого действия.
"Саконтала" Карамзина.
В 1792 г. в майском и июньском номерах "Московского журнала", издаваемого Н. М. Карамзиным, появился его перевод первого и четвертого действий знаменитой санскритской пьесы Калидасы "Узнанная (по кольцу) Шакунтала". Перевод этот, озаглавленный "Сцены из " Саконталы", индийской драмы" *, нередко упоминается в разного рода книгах, статьях, биобиблиографических справочниках, но никогда не был подвергнут сколько-нибудь внимательному рассмотрению. Между тем он заслуживает такового, по крайней мере, по нескольким основаниям.
Во-первых, он устанавливает принципиально новую веху в развитии русско-индийских литературных связей. Во-вторых, он в высокой мере показателен для творческой биографии Карамзина, отражая круг его интересов, литературных предпочтений и вкусов и придавая им дополнительное освещение. В-третьих, он занял свое -- пусть и скромное -- место в процессе формирования жанрового пространства русской классической литературы и становления нового литературного языка -- процессе, непосредственно связанном с именем Карамзина. Этих особенностей карамзинского перевода мы и намерены коснуться в нашей статье.
Значение "Сцен из Саконталы" яснее вырисовывается на историческом и культурном фоне их появления. Вплоть до XVII в., а в известной мере и несколько позже, в русской культуре, как, впрочем, в средневековой Европе в целом, господствовало представление об Индии как стране "чудес" и "праведных мудрецов". Именно это представление получило воплощение в "Хронике" Георгия Амартола, несторианской "Повести временных лет", рассказе Палладия "О рахманах", "Романе об Александре", "Деяниях апостола Фомы", "Сказании об Индейском царстве", "Христианской топографии" Косьмы Индикоплова и некоторых других -- главным образом переводных -- сочинениях Х1-Х1У вв. (РИ, с. 29-34; Шохин, 1988, с. 175--195; и др.). Поддерживали его и два памятника, которые, хотя и опосредованно, восходили в конечном счете к древнеиндийским источникам: "Повесть о Варлааме и Иоасафе", опирающаяся на сюжет легенды о Будде, и "Стефанит и Ихнилат", принадлежащий к кругу историй "Панчатантры".
Пока оставалась полностью незнакомой реальная Индия, о корректировке такого представления говорить не приходилось. И хотя уже в XV в. состоялось трехлетнее путешествие по Индии Афанасия Никитина, его "Хождение за три моря" не было известно на родине до начала XIX в., и, кстати говоря, честь его популяризации принадлежала как раз Карамзину, сообщившему о нем в шестом томе "Истории государства Российского", вышедшем в 1817 году. Более или менее регулярные торгово-экономические (и отчасти дипломатические) связи Индии и России устанавливаются с XVII в. [см. с подробной библиографией: (РИ, с. 45-64; Топоров, 1989, с. 70-71)]. В это же время с латинского, польского, новогреческого и других языков переводятся на русский несколько "Путешествий" в Индию и, в том числе, во второй половине XVII в. с немецкого -- книга "Индия восточная... плавания два содержащая. Первое... от Георгия Спильбергия. Второе... от Каспара Бальби Бисерного" (РИ, с. 47; Топоров, 1989, с. 73). Спустя сто лет, приблизительно в те годы, когда Карамзин печатает свою "Саконталу", Индию начинают посещать русские путешественники: Ф. С. Ефремов, чья книга "Странствования надворного советника Ефремова в Бухарин, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию" вышла первым изданием в Петербурге в 1786 г.; Рафаил Данибегов, издавший в Москве в переводе на русский язык отчет о своем путешествии в 1815 г.; братья Атанасовы; и прежде всего Герасим Лебедев, проживший в Индии около 10 лет (1789-1799) и напечатавший в 1805 г. свой главный о ней труд: "Беспристрастное созерцание систем Восточной Индии брагменов, священных обрядов их и народных обычаев".
В 20-х -- 30-х гг. X V III в. в России (отметим, что даже с некоторым опережением в сравнении с Западной Европой) создаются первые научные труды, имеющие дело с санскритом и санскритской литературой и принадлежащие академику Т. З. Байеру (Elementa literaturae brahmanicae., 1738). Несколько позже появляются "Сравнительные словари" (1787-1789), в которых наряду с новоиндийскими языками отчасти представлен и санскрит. Тогда же, в 1789 г., некий аноним переводит с французского языка две главы из популярной книги А. Доу "История Индостана", а братья Егор и Павел Цициановы -- с английского книгу Р. Додели "Экономия жизни человеческой, или Сокращение индийского нравоучения, сочиненное некоторым древним брамином" (М., 1791). Растущий научный интерес к Индии и ее культурному наследию в конце концов нашел выражение в проекте С. С. Уварова об учреждении в России Азиатской Академии (1810), в котором большое внимание уделялось бы изучению санскрита и индийской литературы, "наиболее древней, наиболее интересной и наименее изученной" (Люстерник, 1966, с. 110-111).
Тема Индии, как древней, так и современной, получает все большее отражение в российских журналах второй половины XVIII в.: "Санкт-Петербургских ведомостях", "Московских ведомостях", "Прибавлении к "Московским новостям"", "Новых ежемесячных чтениях", "Чтении для вкуса, разума и чувствований" и др. (Западов, 1956, с. 112). Среди этих журналов было и "Детское чтение", издававшееся в 1785-1789 гг. Н. И. Новиковым и редактировавшееся А. А. Петровым, а затем и Н. М. Карамзиным. В нем, в частности, публикуются статьи "Трогательный пример набожности одного молодого индейца", "Путешествие Васко да-Гама в Ост-Индию", "Описание Ост-Индии", "Малабарские празднества" (Западов, 1956, с. 115). Ещё более показательны для характеристики вкуса русской читающей публики того времени были регулярно публикуемые и в журналах, и отдельными изданиями экзотические "индийские повести", принадлежащие жанру так называемой "восточной повести" и имевшие, как правило, авантюрно-любовную тематику. В библиографии русского романа и повести XVIII в., составленной В. В. Сиповским (Сиповский, 1903), перечислено несколько десятков таких повестей, в том числе "Индейская повесть" (1769), "Предание об индейском брамине" (1772), "Зели, или трудность быть счастливым. Индейский роман" (1780), "Ангола, индейская повесть" (1785), "История о несчастном короле Сангском Заморе и супруге его королеве Клементине" (1789), "Истинные и примечания достойные приключения Андерхана, короля Брампурского, и Падмани, его супруги" (1791), "Солиман и Алмена" (1791), "Бади, индейская повесть" (1793) и др. Повести эти, переведенные с западноевропейских языков, к подлинной Индии или индийской литературе никакого отношения не имели, но свидетельствовали о той ширившейся моде на Восток и, в частности, Индию, которая возникла в Европе в XVIII в. и пришла во второй его половине в Россию. Иной характер имели изданные в 1762 г. в Петербурге в переводе Б. Волкова с французского языка "Политические и нравоучительные басни Пильпая, философа индийского". Басни эти на самом деле принадлежали к изводам индийской "Панчатантры", однако восходили не к санскритским ее версиям, но к довольно позднему персидскому переложению арабской "Калилы и Димны".
Поэтому первым переводом оригинального древнеиндийского памятника на русский язык следует считать перевод одного из разделов санскритского эпоса "Махабхараты" -- священной "Бхагавадгиты", изданный в типографии Н. Новикова в 1788 г., спустя лишь три года после ее английского перевода Ч. Уилкинса, по которому и сделал его ближайший друг Карамзина Александр Андреевич Петров.
С Петровым Карамзин познакомился, по-видимому, в 1785 г., когда переехал в Москву и стал членом масонского " Дружеского ученого общества", созданного Н. И. Новиковым. Вместе с Петровым он поселился в доме в Кривоколенном переулке, принадлежавшем Обществу, и провел в постоянном общении с ним четыре года. Своему другу Карамзин прямо или косвенно посвятил несколько своих сочинений: "Анакреонтические стихи", адресованные А. А. П. и помещенные в одном из номеров "Детского чтения"; стихи "На разлуку с Б .", сочиненные при отъезде Карамзина в путешествие по Европе и опубликованные в "Московском журнале" за апрель 1792 г . 4; элегию в прозе "Цветок на гроб моего Агатона", написанную по случаю безвременной кончины Петрова в марте 1793 г. и напечатанную в первой книге альманаха "Аглая"; повесть "Чувствительный и холодный" (1803 г.), в которой Карамзин изобразил Петрова под именем Леонида, а себя под именем Эраста.
По отзывам современников Петров был на редкость одарен и образован, хорошо владел древними и несколькими новыми языками, и Карамзин в "Цветке на гроб моего Агатона" называет его " человеком, которого душа была бы украшением самой Греции, отечества Сократов и Платонов" (Карамзин, 1884, с. 423). Там же Карамзин пишет, что именно Агатон (Петров) воспитал в нем " эстетическое чувство, нужное для любителей литературы. Верный вкус друга моего <...> был для меня светильником в искусстве и поэзии". И хотя "никогда не хотел Агатон испытывать дарований своих в собственных сочинениях <...> но разные переводы, им изданные, доказывают, что слог его был превосходен" (там же, с. 424-425). Среди этих переводов был и привлекший внимание Карамзина и, возможно, натолкнувший его на мысль перевести "Шакунталу" перевод индийской "Бхагавадгиты". Но в самом характере выбора текста для перевода, видимо, сказалась разница вкусов Петрова и Карамзина. "Агатон и я, -- замечает Карамзин, -- любили одно, но любили различным образом <...> огненной пылкости моей противополагал он холодную свою рассудительность; я был мечтатель, он деятельный философ" (там же, с. 4 2 5 ). И в этой связи показательно, что Петров, соответственно своим интересам, близким интересам московского масонства, обратился к философско-мистической, как ему казалось и какой она в значительной мере была на самом деле, "Бхагавадгите", а Карамзин -- к литературно утонченной и поэтичной "Шакунтале" Калидасы и создал первый на русском языке художественный перевод древнеиндийской классики.
Карамзин, по свидетельству И. И. Дмитриева, полагал, " что по выбору перевода судят и о свойствах переводчика" (Дмитриев, 1986, с. 288), и перевод "Шакунталы" был органичен для его творческой биографии. Характерно, что в том же номере "Московского журнала", где была напечатана вторая из "Сцен из Саконталы", Карамзин опубликовал "Бедную Лизу ". Как справедливо замечает А. А. Вигасин, совпадение едва ли случайно, и оба произведения в первую очередь объединяет определенное сходство сюжетов (Вигасин, 1985, с. 342). Действительно, в "Бедной Лизе" рассказана трогательная история любви "знатного господина" и "бедной девушки", волею обстоятельств им оставленной и покончившей счеты с жизнью. В "Шакунтале" в конечном счете просвечивает та же сюжетная схема, хотя и осложненная специфическими индийскими этическими и эстетическими представлениями.
Так, мотив социального неравенства героев, вначале явственно звучащий в "Шакунтале" (царь Душманта видит в Шакунтале простую отшельницу, и его мучат сомнения: "Я несчастлив, если она принадлежит к святому роду своего воспитателя <...> Ужели ей невозможно быть невестою воина?" -- перевод Карамзина), затем как будто снимается: Шакунтала оказывается дочерью царственного мудреца Вишвамитры (Кашьяпы) и небесной нимфы (апсары) Менаки. Но противопоставление великолепия и роскоши царского дворца и скромной обители праведных отшельников (как в "Бедной Лизе" противостояние города и деревни) сохраняется на всем протяжении санскритской пьесы, а Карамзин к тому же стремится усилить его, пусть даже вопреки немецкому тексту Г. Форстера, с которого он переводил. Например, у Карамзина приемный отец Саконталы Канна говорит ей: "Помни, что мы, пустынники, хотя и добродетельны, однако ж бедны, (курсив мой. -- П. Г.), или только одним благочестием богаты" (ср. у Форстера: "Erwage, daB wir Einsiedler tugendhaft zwar, aber auch bios in unserer Andacht reich sind"). А в другом случае -- опять-таки в отличие от Форстера -- напоминает, что " богатство" дворца сменит для нее " нужду" обители: " Супруга Царская не будет, в нужде, разве избыток богатства может иногда привести ее в затруднение" ( у Форстера: " Wenn du Hausfrau und Gemahlin eines Konigs bist, dann freilich kannst du zuweilen in Verlegenheit kommen iiber die verwickelten Angelegenheiten, die aus dem (Jbermass des Reichthums entspringen)".
Наивность, чистота, доверчивость индийской Шакунталы, пылкость, необязательность и в то же время способность к раскаянию царя Душманты соответствуют подобным качествам Лизы и Эраста в " Бедной Лизе". Грехопадение Лизы сходно в сюжете "Шакунталы" с "браком по обряду гандхарвов". Собственно говоря, "брак по обряду гандхарвов", то есть по взаимной любви, но без согласия родителей, признавался в Индии законной (хотя и предварительной) формой брака. Но Карамзин явно трактовал его как свободный брак и соответственно немецкое " nach der Ordnung Gandharwa" переводил: "по воле Гандгарвов", добавляя в сноске: " Гандгарвы -- покровители брака, добрые духи". Отметим далее, что Эраст в "Бедной Лизе" оставляет возлюбленную, уходя на войну, а Душманта -- Шакунталу у Калидасы ради исполнения царского долга (позже и он "призван" богами на войну с демонами); Эраст бросает Лизу, разорившись и вынужденный жениться на богатой вдове, Душманта забывает Шакунталу по проклятию отшельника Дурвасаса, невольно оскорбленного героиней, и гнев Дурвасаса обрушивается на Шакунталу, подобно раскату грома, испугавшего у Карамзина Лизу в момент ее грехопадения. В "Бедной Лизе" героиня, оставленная Эрастом, бросается в пруд, в "Шакунтале", отвергнутая Душмантой, она молит землю раскрыться и стать ей могилой. Впоследствии, унесенная на небо, она возвращается к обретшему память Душьянте (ср. с раскаявшимся в конце повести Эрастом), и их воссоединению предшествует встреча Душьянты с родившимся в его отсутствие сыном, точно так же, как в еще одной повести Карамзина "